«Мы были приглашены в критический момент работы над выставкой — были материалы, были какие-то идеи, но концепции, строго говоря, не было. Ведь концепция выставки должна быть не только содержательной, но и пространственной. Поэтому когда мы взялись за работу, волей-неволей пришлось повлиять и на концепцию.

Мы живем в эпоху медиа, и большинство информации сегодня хранится в цифровом виде. Так что выставка со всякими компьютерными фокусами — это не то чтобы новинка. Разве что для этой тематики.

Что мне кажется важным для мультимедийной выставки, так это фактор времени как элемент экспозиции. Перед картиной вы задержитесь ровно столько, сколько вы хотите, но кинофильм задержит вас на время своей длительности. Выставка начинает диктовать собственное время. Появляется новое соотношение между пространством, временем, экспонатом и зрителем: кто-то захватил пульт управления мультимедийной инсталляцией и с ним играет, а остальные люди смотрят, как он играет. Это новая культура.

Архивные выставки, как правило, скучны. А тут документы перемешаны с фотографиями, видео и другими развлечениями, это делает экспозицию более увлекательной для зрителя.  

Меня с «Росизо» и лично с Зельфирой Трегуловой связывают давние и совсем не политические отношения — мы вместе делали выставку «Дары вождям», я делал «Москву — Берлин», павильон биеннале в Венеции, когда им занималось «Росизо», так что когда Зельфира Трегулова нас пригласила, не возникло сомнений. К счастью, перед нами не ставили никаких политических задач, не было разговоров про политику, во время работы нам не пришлось идти ни на какие компромиссы.

Сначала я скептически отнесся к интеграции живописи в мультимедиавыставку, но мы нашли для нее достойное место. Мне кажется, там очень интересная коллекция, особенно незнакомые нам картины из лондонского Имперского военного музея.

Мы постарались включить зрителя в тотальную инсталляцию, своего рода театральное пространство со своей сценографией. Зритель движется по заданным правилам и таким образом вживается в экспозицию.

Ужас и нелепость войны — это главный урок нашей выставки. К тому же в последние дни довольно просто примерить на себя эту ситуацию. Никки и Вилли не договорились, а потом миллионы легли в землю. Страшно, когда вникнешь в этот кошмар.

Эта война не кончена, и это ощущение меня не покидает. Именно сегодня не покидает, еще позавчера я об этом не думал. Был мир, а теперь его нет».

«Поработать над выставкой про Первую мировую меня позвал мой хороший друг Сергей Мироненко, директор государственного архива, и мы с ним обсуждали, что выставка не должна ограничиваться витринами, в которых лежат отдельные документы, а чтобы это было некоторое проживание, так сказать, библейского порядка. Первая мировая война — это начало нового времени вообще, это начало XX века, это начало всех тех ужасов, которые потом следовали. Это первая война с массовым истреблением людей, оружием массового поражения. Распад империи, распад государств, начало национализма, появление нового искусства, появление нового ощущения жизни, отказ от фигуративного искусства — все это Первая мировая война. Мы пытались сделать из  выставки прохождение не только в пространстве, но и во времени, что и дает удивительное зрелище.

Я придумывал концепцию этой выставки. Это, надо сказать, не первая выставка, над которой я работаю. До этого два года работал над Музеем Ельцина в Екатеринбурге. Музей в наше время рассматривается не как склад для старых экспонатов, а как некоторое проживание во времени. На посещение музея уходит полтора-два часа, а это соотносимо с фильмом. Значит, нужен режиссер, а зритель должен увидеть, почувствовать, он должен пережить кульминацию. Это американская музейная концепция. Над Музеем Ельцина мы работали с компанией Ральфа Аппельбаума, это крупнейшая американская компания, которая делает музеи. Вообще это очень интересно. Потому что музеи можно сделать на любую тему. Они делают Музей португальского языка, Музей дерева, Музей транспорта в Лондоне. Еврейский музей в Москве — это их проект».

«Мы привнесли в концепцию свою собственную мысль о том, что события войны разворачиваются в нескольких местах одновременно: кто-то сидит за картами, рисует жирные стрелки, а эти стрелки — это тысячи людей, которые ползут по грязи, а в это время еще тысячи людей делают для них патроны и снаряды, еще тысячи врачей лечат раненых. У всех этих событий отдельное место и разная образность. Эта идея отразилось в структуре выставки и в архитектуре.

Все проблемы сегодняшнего дня коренятся там — в разрушенных империях XIX века. Это территориальное сознание не хочет никуда деваться — и не только в России, но и в других странах. Это странный сюжет, потому что, когда смотришь экспозицию, понимаешь, что мы сегодня никак себе не представляем причины той войны. Мы не отдаем себе отчета в отношениях между монархом, народом и другим государством. Осознать, почему они начали войну, невозможно.

Первая мировая война — это одновременно первая война, которая была снята на пленку. Оказалось, что есть невероятное количество хроники. Мы привыкли к образам Второй мировой, именно она нам кажется бесконечным черно-белым кино. И тут ты обнаруживаешь, что за 30 лет до этого происходило такое же черно-белое кино, которое фиксировало совершенно иную реальность. Выстрел Гаврилы Принципа оказался не снят на пленку по случайности — потому что сменили маршрут, а камеры остались стоять там, где изначально было запланировано.

Все это увлечение мультимедийностью — это как увлечение кинематографом в 1910-е годы. Язык этой технологии не осознан и не отрефлексирован в достаточной степени. Эйзенштейна в мультимедиа пока не появилось, поэтому искусства из него не получилось. С другой стороны, мы много обсуждали во время подготовки выставки, что, зациклившись на том, что происходит внутри монитора, все забывают, что вокруг на выставке что-то гремит, что-то пахнет, что-то мешает проходу, — это тоже медиа, просто они не обсуждаются как медиа».